В девяносто третьем году у моего хорошего знакомого был день рождения. Подарок я выбрал сразу; у этого, измученного нарзаном и ленинской стипендией ботаника, папа был — заядлый охотник. Зажигалка, выполненная в виде макета «Беретты» в пропорции 1:1 обязана была вызвать восторг. Двенадцать лет назад это был раритет, я специально вез её из Тбилиси. К зажигалке полагались: кобура, наплечный ремень, баллончик с газом.
Мне часто угрожали. Я веду такой образ жизни, что каждому второму хочется дать мне в рыло. Каждый третий норовит оторвать мне яйца за то, что «вчера на моя жена так посмотрел», а особо одаренные — даже пытаются вызывать меня на «серьезные дискуссии», прошу прощения за пошлость.
Дважды меня били кастетом, вокруг меня размахивали велосипедной цепью, я по пьяни влезал в драку с мелкими торговцами марихуаной на Ильюшина, спасибо, менты отмазали. Мне довелось познать, что такое «быть на счетчике», я выпрыгивал на ходу из газенвагена; старослужащий Алик, которого я подкармливал сигаретами, лениво обещал мне полгода инвалидности за казенный счет. Мне приелись угрозы.
Поэтому я не люблю дешевых понтов.
Я не люблю уличного хамства; если у меня стреляют сигарету, я требую обращения на «вы». Иногда в жесткой форме.
Особенно я не люблю, когда меня не пропускают на пешеходном переходе.
Ровно в семь тридцать я неспешно переходил Каменноостровский по зеленому сигналу светофора. Замечтавшись о чем-то своем. Судя по тому, что тогда мне было двадцать лет, думал о футболе.
Неспешные мои размышления прервал убитый в хлам «Фиат», со свистом резины втормозившись мне в голень. Не сильно, но ощутимо. Я устоял на ногах, медленно перевел взгляд на светофор, потом тяжело посмотрел прямо в глаза рулевого. Завел назад руку, откинул полу джинсовой куртки и вытащил зажигалку. Таких моделей прикуривателей в Питере тогда еще не видели.
За рулем «Фиата» спонтанно возникло какое-то броуновское движение жировых масс владельца, и он тотчас же покрылся испариной. Я улыбнулся своим воспоминаниям, и поднял зажигалку на уровень груди. Сквозь лобовое стекло я с изумлением увидел появившийся из ниоткуда кошелек, а вскорости — мои глаза уперлись в успокаивающий зеленый цвет, разбавленный портретами выдающихся особ иного полушария.
Я неожиданно вспомнил о недавней работе в Греции и человеке, с которым мне выпала честь там познакомиться.
Я давно заметил, чем дешевле человек, тем выше у него запросы по части официантов, автомобилей и алкоголя. С греческим миллионером Алеидисом мы пили «Retzina» по сто восемьдесят — тогда еще — драхм — за бутылочку, приветливо запечатанную лимонадной пробкой. Материально озабоченный киевский физик Александр неизменно требовал «Booker"s», правда, за мой счет. Алеидис потом подарил мне первые в моей жизни швейцарские часы; Саша вручил исписанную шариковую авторучку. Грек волновался, приму ли я подарок на память о вечере на яхте, который мы провели в жестких спорах о монологе Брута в Julio Cæsar. Киевский нувориш обиделся на меня за недостаточно сердечное спасибо.
У Димитроса в доме был бассейн, в который он дважды в неделю запускал три младшие группы детского сада, гнездившегося неподалеку. У Саши — три квартиры в Киеве (трешка и двушка — сдавались, в однокомнатной — жила жена и восемнадцатилетний мышонок, носивший гордое отчество «Александрович»). Алеидис тяготился вопросами такта в общении со студентом третьего курса из России, Александру я еженедельно проделывал все математические выкладки на компьютере. Телефон грека хранится у меня по сей день. Больше телефонов из того времени у меня не сохранилось.
Я вынес многое из разговоров с греком. Я даже изменил свое отношение к монологу Брута. С тех пор мне доводилось общаться с очень разными людьми. И я, надеюсь, никогда не чувствую себя слабее. За это я могу быть благодарен только Димитросу.
А вот владелец «Фиата» — наоборот, человеческое достоинство потерял. Он запотел, что твоя витрина булочной на морозе, и как-то обмяк. Сквозь лобовое стекло я видел контуры слезящихся глаз и судорожно лобызавшие руль руки. Опасаясь худшего, я спрятал зажигалку в карман, обошел ландо и открыл дверь. То, что я услышал, заставило меня подарить огниво этому джигиту и никогда больше не покупать подобные поделки. Более того, я, кажется, даже сунул ему какую-то таблетку, завалявшуюся у меня за подкладкой. Наверняка, парацетамол, так как страдаю я только мигренями, но ему это было не важно. Он тяжело сглотнул, и медленно поехал дальше. А до этого я услышал:
— Братан, прости! Больше — никогда!